(монолог с прологом и эпилогом)

Цель

В перекрестье прицела – цель,
Он обучен стрелять в людей,
Без стыда, без злобы, без радости,
Уподобившись Богу, от старости,
Избавляя чужих – врагов,
Мир войны, беспощадной суров,
Ты убил, значит, ты живой,
Промахнулся живой – другой,
Тот, что видит в прицел тебя,
У него то же есть семья,
Может девушка любит его,
Что с того, весь вопрос кто кого,
И нет времени, чтоб объясниться,
Выстрел в цель, попадание, проститься,
Не успел, не сумел, упал,
Целью бывший, сражен, наповал…

МОНОЛОГ

1. Понятие конфликта

Конфликтология является социальной наукой и изучает конфликты в социальной среде. Следовательно, в качестве субъектов конфликта могут рассматриваться только люди (индивиды и коллективы), а это, в свою очередь означает, что не являются социальными конфликтами отношения между людьми и техникой, природой, животными, либо внутренние психические противоречия («конфликт самого с собой»). Конфликтом может быть только фактическое поведение, мысли, чувства, эмоции не получившие своего внешнего проявления и поведенческого оформления не могут повлечь за собой начала конфликта и, тем более не могут рассматриваться в качестве конфликта как такового. Так же не имеет смысла говорить о «конфликте интересов». Поскольку интерес не может существовать вне субъекта носителя, то и конфликт может возникнуть только между субъектами, отстаивающими в рамках конфликтного взаимодействия свои интересы.

В качестве конфликта следует рассматривать специфическое социальное (субъект-субъектное) взаимодействие выраженное в форме открытого противоборства сторон, в рамках которого удовлетворение интересов одной из участвующих сторон (субъекта) осуществляется за счет ущемления и причинения ущерба интересам другой стороны (контрсубъекта).

Возникновение конфликта предполагает наличие двух психологических факторов:

1. наличие целевой установки на приобретении предмета окружающего мира воспринимаемого в качестве «дефицитного ресурса»
2. формирование «образа врага» и его «наложение» на потенциального контрсубъекта конфликтного взаимодействия.

Для того, что бы социальное отношение приобрело характер конфликта, необходимы три фактора:

1. субъект осознает, что его действия направлены на причинение вреда интересам контрсубъекта и стремиться к наступлению вредоносных последствий;
2. контрсубъект, понимает, что действия осуществляемые в его адрес являются вредоносными;
3. субъекты вступают в противоборство в рамках которого предпринимают усилия по реализации и защите собственных интересов за счет ущемления и причинения вреда интересам противоположной стороны.

Традиционно сложились два основных подхода к оценке конфликта в качестве формы социального взаимодействия.

В рамках первого, конфликт относят к числу социальных девиаций. Считается, что конфликты возникают в результате антогонистических противоречий и представляют собой крайнюю меру направленную на преодоление этих противоречий, за счет силового подавления одним субъектом другого.

Представители второго направления воспринимают конфликт как нормальное явление общественной жизнедеятельности. Невозможность избежать противоречий в общественных отношениях предопределяет необходимость выбора наиболее эффективных средств преодоления этих противоречий. В зависимости от обстоятельств в качестве таких средств могут выступать как конфликтные, так и консенсуальные взаимодействия.

Полагаю, что предпочтение следует отдать второй позиции. Действительно жизнь без противоречий и конфликтов – это утопия. В реальной жизни конфликт является непременным фактором общественных связей и взаимодействий, требующий к себе постоянного внимания. Характеристика конфликта в качестве объективного социального явления позволяет, прежде всего, примириться с самой мыслью о том, что жизнь без конфликта и вне конфликта не возможна в принципе. А раз так, то конфликт следует рассматривать как одну из проблем, с которыми любому человеку приходится время от времени сталкиваться, а следовательно, и пытаться тем или иным образом решать. 
Подобная гипотеза необходима для того, что бы:

• не пытаться делать вид, что конфликты существуют только в другом «несовершенном мире» и, что в собственном социуме их можно избежать;
• относится к конфликту как к реальной проблеме, которая не может быть окончательно разрешена, но которая может и должна «разрешиваться»;
• уметь предотвращать конфликты (в случаях, когда существует возможность избежать вступления в конфликт);
• оптимизировать собственное поведение в условиях реального конфликта;
• уметь преодолевать конфликты.

  2. Понятие войны и «военного синдрома». Конфликт как аналог войны

К. Клаузевиц, выдающийся немецкий военный теоретик, определив, что война «есть продолжение политики другими средствами», высказал ставшее характерным для XIX-XX столетий стремление европейского человека забыть о неразрывном родстве «мира мирной (не военной) жизни» и «мира войны». Когда политика, право, нравственность, религия, искусство, наука превратились в различные сферы человеческой жизни, возник вопрос о том, в какую из них поместить войну.

К. Клаузевиц, а вслед за ним и множество других писателей, выбрали политику.

Однако, сведенное к положению одного из орудий политики искусство войны все более начинало оцениваться как специфическая технология уничтожения и разрушения. Особенно явно объективная природа войны проявилась в XIX - ХХ столетиях, ставших веками технологической и, как следствие военной революций, обусловивших качественные изменения как в функциях войны, так и средствах и методах ее ведения. Прогресс в области военной техники и технологий военных действий привел к тому, что война трансформировалась в безликий механический процесс, где героика поведения единиц поглощалась и нивелировалась безликими и в силу этого еще более ужасными буднями противоборства миллионных армий*.

Когда солдаты проводили недели на фронте, ни разу не встретив противника лицом к лицу, а потом, не сделав ни одного выстрела по врагу, гибли под артобстрелом (бомбовыми ударами и химическими атаками), то это рождало совершенно неизвестное прошлым векам апокалиптическое восприятие происходящего. На том месте, которое раньше было полем «честной брани», полновластной хозяйкой оказалась смерть. Все более безликая, она породила исторических монстров, две мировые бойни, потрясшие ХХ век, и водородную бомбу, придавшую масштабам смерти и разрушения воистину планетарный характер. Человечество, произнесшее в ХХ столетие такое большое количество слов о гуманизме и любви, предприняло вместе с тем титанические усилия направленные на создание средств и технологий собственного уничтожения.

В современном понимании война представляет собой средство, и вместе с тем технологический процесс, уничтожения людей и разрушения материальных ценностей, используемые как государствами и межгосударственными коалициями, так и отдельными корпорациями (терроризм) для достижения глобальных и локальных целей.

Война это вид и форма социального конфликта. При этом, как и в любом другом конфликте для войны характерны два фактора: наличие дефицита ресурса (на овладение которым война, собственно говоря и направлена), а также формирование образа врага в отношении реального (либо потенциального) противника.

В психологическом аспекте восприятие войны носит двойственный характер. Для тех, кто находится вне сферы военных действий, война представляет собой антипод мира как состояния не войны. В свою очередь для воюющих сторон, а также для мирных граждан находящихся в сфере военных действий война – это мир реальной жизни, в котором складываются и действуют определенные правила поведения «законы войны». Законы войны предполагают четкую дифференциацию противоборствующих сторон на своих (союзников) и чужих (врагов). Такая дифференциация объясняет двойной стандарт оценки поведения воюющих (как со стороны самих воюющих, так и тех, кто непосредственного участия в военных действиях не принимает, однако имеет к ним то или иное отношение). К примеру, уничтожение людей ассоциируемых в качестве врагов и захват вражеского имущества рассматривается «своими» как проявление воинской доблести, в то же время такие же действия совершаемые врагом рассматриваются как военные преступления. Законы войны действуют в условиях военного времени и утрачивают свою значимость в условиях мира. Однако, люди проведшие в условиях войны определенную часть своей жизни не могут моментально перейти из «мира войны» в «мир мирной жизни». Причиной тому «военный синдром».

Термин «синдром» часто ассоциируется с «клиническим» подходом и патологией. Однако в психологии понятие синдрома используется и в более широком смысле – для характеристики сочетаний определенных психологических признаков (симптомов), объединенных единым механизмом возникновения и развития рассматриваемого явления. Таким образом, в наиболее общем виде любой синдром представляет собой системное явление – симптомокомплекс, наличие которого предполагает выработку на уровне индивидуального и коллективного сознания устойчивого стереотипа восприятия окружающего мира и поведения в нем*.

В качестве девиации синдром будет восприниматься тогда, когда составляющий его психо-поведенческий стереотип не укладывается в существующие в данном социо-пространственно-временном континууме представления о нормальности. Синдром адекватный существующей реальности являет собой абсолютно нормальное и, более того поощряемое явление.

При анализе «военного синдрома» следует выделять исходные психологические предпосылки его формирования и развития*, а также некоторое ядро, в которое входит:

1. психологические особенности человека на войне (как индивида, личности, субъекта профессиональной деятельности и др.);
2. особенности его профессиональной подготовки и профессиональной деятельности;
3. особенности социального взаимодействия разнопрофильных специалистов в ходе военных действий.

Война как вид социального взаимодействия всегда представлена двумя категориями субъектов. Это, во-первых, воины (солдаты и офицеры), для которых война представляет собой разновидность профессиональной деятельности, а во-вторых, мирное (не военное население) оказавшееся в сфере военных действий. Военный синдром формируется и у тех и у других, однако содержание его существенным образом отличается в зависимости от психологического восприятия войны представителями соответствующих социальных групп.

Для военнослужащих война, это сфера профессиональной деятельности, к функционированию в условиях которой их изначально готовят. Если отбросить в сторону эмоциональную и идеологическую составляющую, то нельзя не признать, что основные задачи военнослужащих (солдат, офицеров, генералов) сводятся к выполнению приказов воинских командиров (которым в свою очередь приказы отдают политические руководители) по уничтожению живой силы ВРАГА, а также разрушению или захвату его собственности (как материальной, так и интеллектуальной). Таким образом «военный синдром» военного предполагает: 
- деление людей представляющих окружающий мир на друзей (союзников) и врагов; - наличие знаний, умений и навыков профессиональной военной деятельности, сводящейся к квалифицированному уничтожению врага, собственному выживанию в условиях военных действий, а также обеспечению максимальной эффективности военных действий союзников и восстановлению ущерба причиненного действиями вражеских сил; 
- восприятие приказа командира в качестве управомочивающего акта, легитимизирующего собственную деятельность, направленную на уничтожение врага. Для профессионального военного, «военный синдром» не что иное, как синдром профессионализма проявляющийся «в способности человека эффективно выполнять сложную деятельность, преодолевая объективные и субъективные трудности, возникающие при взаимодействии с профессиональной средой»* .

Если согласиться с тем, что у любого воина являющегося «мастером своего дела» присутствует военный синдром, представляющий собой комплекс признаков (симптомов) воинского профессионализма, то следующим положением является то, что нет смысла делить профессионалов военного дела на «хороших - защитников» и «плохих - агрессоров».

Война это всегда агрессия, влекущая убийство и разрушение. Те, кто выступает в качестве «одушевленных инструментов войны» изначально запрограммированы на убийство и разрушение. Однако, когда воин уничтожает врага, его деятельность квалифицируется как социально-полезная и более того героическая. Сражающийся на войне (на стороне «своих») воин предстает в образе «народного защитника», а выработанный в процессе применения профессиональных знаний, умений, навыков «военный синдром» является условием выживания и высокоэффективного осуществления соответствующих военных функций.

Также следует иметь в виду, что война это в любом случае , адаптация к условиям которого предполагает переключение человека на качественно отличный от условий мирной жизни режим военной жизнедеятельности.

Но что делать тогда когда война закончилась, необходимость в героизме связанном с уничтожением живой силы и техники врага отпала, а вчерашние герои временно оказались не у дел. В этой ситуации стресс войны, сменяется «стрессом мирной жизни», при которой военный синдром приобретает девиантный характер и в ряде случаев обусловливает конфликты, связанные с противоречивыми ценностными приоритетами и целевыми установками, сложившимися на уровне сознания «человека-войны» и людей «мирного времени». Герой войны «вдруг» оказывается бесполезным в «не военном» мире, а государство «едва угаснет мода на ветеранов, забывает о них»* . При этом действие военного синдрома приобретает не конструктивный (как на войне), а деструктивный характер. Прежде всего, происходит смещение «точки прицеливания». Если на войне в качестве личного врага, воспринимался любой представитель противостоящей стороны, то в условиях мирного времени, образ врага переносится на соотечественника, который не может или не хочет понять своего вчерашнего «героя-защитника»* . «Мы за вас, крыс тыловых, на фронте кровь проливали, а вы, сегодня нас за людей не считаете. Была бы моя воля, я бы, таких как ты, собственной рукой расстреливал», подобных монологов звучало и звучит не мало. Не военный мир стремиться, как можно быстрее вычеркнуть из памяти войну, а это не может не отразиться на отношении к «людям войны», утрачивающим свою функциональную полезность в мирное время и сталкивающихся с тем, что их социальная значимость резко снижается, что в свою очередь влечет ответную реакцию, выражающуюся в агрессии носителя военного синдрома направленной на «мир спасенный», забывший своих конкретных «спасителей».

Военный синдром «мирного человека» на войне складывается из симптомов связанных с ощущениями перманентной опасности, исходящей как от действий «врагов», так и от «своих». В условиях войны населенные пункты рассматриваются воющими сторонами как «места дислокации воинских подразделений», имущество мирных граждан как «предметы необходимые для обеспечения войсковых операций»; наконец сами граждане как «рабочая сила». Неудачи «своих» войсковых подразделений, сводятся для самих подразделений, к потерям среди кадрового состава, уничтожению и повреждению боевой техники. В тоже время тактические неудачи «своих» предполагают отступление «защитников» с обороняемых рубежей и оккупацию тех или иных территорий врагом. Для мирного населения это означает появление дополнительной опасности. Если раньше помощь «своим» рассматривалась как вариант должного, то теперь такое же поведение в отношении врагов квалифицируется как недопустимое. В том же случае если мирное население вынуждено сотрудничать с оккупантами, то его действия рассматриваются как «пособничество врагу». Таким образом «военный синдром» мирного человека заключается в выработке и закреплении на психологическом уровне устойчивого ощущения перманентной опасности, которая с равной вероятностью может исходить и от чужих (врагов) и от своих. Условием формирования такого синдрома является сама война. Вполне естественно, что после окончания войны, мирный человек стремиться, как можно быстрее забыть все страхи военного времени, не зависимо от того были они вызваны действиями «своих» или «врагов». Получается, что забываются не только злодеяния врага, но и заслуги «своих». Такое отношение вызывает обострение «военного синдрома» военных, и в ряде случаев обусловливает конфликты между «защитниками» и «защищаемыми».

При этом конфликт, возникающий на почве обострения «военного синдрома» рассматривается стороной его инициировавшей в качестве своего рода войны, в которой, как и в реальной войне есть «свои» и «враги». Только теперь в качестве врага начинает рассматриваться соотечественник (как правило, это «бездушный чиновник, бюрократ») не желающий входить в положение воина, воинское искусство которого в мирное время государством и обществом не востребовано. До тех пор, пока конфликты возникают между отдельно взятыми воинами и чиновниками, они не представляют существенной социальной опасности и являют собой бессистемные казусы. Однако в условиях социальной нестабильности, неустроенные и «отвергнутые обществом» носители «военного синдрома» при условии наличия у них организации и сильного лидера могут стать серьезной силой, потенциал которой, как и раньше в своей основе имеет уничтожение врага. Только теперь в качестве врага будут рассматриваться не внешние противники, а сами государство и общество, породившие такого «Франкенштейна» и не сумевшие удержать над ним контроль.

 3. Создание образа «врага» как условие формирования «военного синдрома»

В качестве важнейшего условия формирования «военного синдрома» следует рассматривать создание психологического образа «врага». Попытаемся определить каким образом этот образ создается. Наиболее показательными на мой взгляд являются межэтнические отношения, зачастую приобретающие характер социальных конфликтов.

Авторы, рассматривающие в своих работах мотивацию коллективного поведения в сфере межэтнических коммуникаций, зачастую концентрируются на ответственности элит, борющихся с помощью мобилизации общества вокруг выдвигаемых ими идей за власть. Очевидно, что именно представители властвующей элиты, обладающие разветвленным аппаратом информационного воздействия на население, прежде всего, ответственны за создание «образа врага» в отношении представителей «избранных» инонациональных групп. В ситуациях социальной напряженности создаются представления о «генетических» чертах народов, препятствующих диалоговому общению - «мессианстве» и «жертвенности» русских, «наследуемой воинственности» чеченцев, а также иерархии народов, с которыми можно или нельзя «иметь дело».

В контексте рассматриваемой проблематики, представляет интерес, хотя и является во многом дискуссионной концепция наследственной психологической обусловленности межэтнических конфликтов предложенная известным российским психоаналитиком М.М. Решетниковым в рамках теории социально-исторической психиатрии* . По мнению ученого при наличии в истории народа тяжелой психической травмы (военной оккупации, насильственной колонизации, фактов геноцида и т.п.), связанной с массовым (национальным) унижением, через какой-то достаточно длительный период (десятилетия и даже столетия) могут «возродиться» идеи «национальной ненависти», которые, при наличии сопутствующих условий (дополнительных негативных экономических, социальных или политических факторов), затем превращаются в твердую убежденность конкретного народа или этнической группы в своей изначальной правоте, богоизбранности, а также - в особой мессианской роли в сочетании с идеями национальной гордости, величия и самопожертвования во имя отмщения. При этом такая «мессианская роль» может рассматриваться в качестве причины формирования или же «воссоздания» образа врага как на уровне индивидуального сознания, так и в общенациональной (этнической) ментальности* .

Причем враждебность со стороны представителей одной национально-этнической группы к представителям другой зачастую усиливается вследствие того, что, с одной стороны, на официальном уровне осуществляется самовозвеличивание государство-образующего субэтноса* , а с другой – на практике представитель «великого» этноса зачастую сталкивается с ситуацией, когда те, кого он считает людьми «второго сорта», живут так же, либо лучше, чем он. Естественно, что вывод, который делает рядовой обыватель, будет примерно такого содержания: «Я – представитель великого народа, живу плохо, потому что там, где я живу, слишком много «чужих». Их хорошая жизнь – это жизнь за мой счет. Следовательно, все «чужие» вокруг меня – мои враги. Причиняя зло моим врагам, я компенсирую вред, который они причинили мне». Отмечая ненормальность обрисованной ситуации, следует, вместе с тем, признать, что она носит в достаточной степени устойчивый характер и имеет тенденцию к сохранению в обозримой перспективе.

Важнейшую роль в процессе формирования и поддержания образа врага, имеет литература и искусство (в первую очередь кино). Вот как, к примеру, описывает один из боев второй мировой (а в российской интерпретации Великой Отечественной) войны известный российский поэт Е. Долматовский: «Пришельцев (курсив мой – Р.Р.) встречает огонь, кажущийся беспорядочным, но именно эта беспорядочность создает для них ад, из которого не выйти, от которого не спрятаться никуда, не спастись. Пусть получат свое!

Что ведет их? Умело внушенное ощущение превосходства и вседозволенности – это ведь основные психологические признаки фашизма. Мы для них недочеловеки, низшие организмы. Как жаждут они нашей земли!

Что руководит нами? Приказ? Хриплые команды? Наверное, и они тоже.

«Но, прежде всего, самовозгоревшееся в душе чувство Родины и непреложная необходимость защищать ее, защищать и себя, и свои семьи, и своих друзей, и товарищей»* .

В процитированном отрывке четко разграничиваются две группы субъектов военного конфликта: «мы - свои» и «они - враги». Они – пришельцы, фашисты, наглецы, опьяненные чувством превосходства и вседозволенности. Мы защитники Отечества, руководствующиеся в своей борьбе не столько приказами, сколько «самовозгоревшимся чувством Родины». Естественно, что при таком «раскладе», солдаты и офицеры германской армии – это не другие люди, с правами и интересами которых следует считаться, как с равнозначными по отношению к собственным, а враги, в отношении которых оправданно и необходимо лишь одно – полное уничтожение. При этом вольно или невольно образ врага – фашиста переносится на всех представителей немецкой нации и сохраняется в общественном и индивидуальном сознании на протяжении длительного времени, в том числе и после окончания военных действий, когда на смену «реальной войне», приходит «война холодная».

Подводя итог и обобщая вышесказанное, следует сделать следующие выводы: – современное общество представляет собой полиэтническую систему. Отношения, складывающиеся в данной системе, характеризуются многочисленными межэтническими противоречиями, зачастую перерастающими в межэтнические конфликты; 
– предвзятое неприязненное отношение ко всему чужому, инородному, непонятному следует рассматривать в качестве психологической предпосылки формирования образа «врага» как по отношению к представителям инонациональных групп находящихся за пределами государства, так и к «инородцам» (а также соотечественникам относимым к «врагам народа») находящимся в пределах исторического размещения «титульных этносов»;

• отмеченная предвзятость обусловлена сохраняющейся тенденцией возвеличивания социально-исторической роли «титульного» этноса и, соответственно, принижением, а нередко и уничижением, представителей этноса, воспринимаемого в качестве «чужого», а следовательно, и враждебного;
• формирование «образа врага» в отношении представителей «чужих (не наших)» этно-национальных групп на уровне индивидуального и общественного сознания может носить как стихийный, так и искусственно моделируемый при помощи идеологических и культурно-воспитательных средств характер;
• «образ врага» представляет устойчивый психологический стереотип, сохраняющийся в сознании длительное время и обладающий способностью к «возрождению» через длительные исторические периоды.

  4. «Стирание» образа врага как условие выхода из состояния военного синдрома

Формирование «образа врага» является важнейшей составляющей военного синдрома. «Стирание» этого образа – условие выхода из состояния военного синдрома и, как следствие – средство профилактики и разрешения социальных (и, прежде всего, военных) конфликтов.

Процесс «стирания образа врага» является длительным по времени, сложным по содержанию и предполагает возможные «рецедивы».

«Стирание образа врага» предполагает взаимное стремление к диалогу как со стороны бывших противников, так и со стороны властвующей элиты и «простого народа». Следует также иметь в виду, что вышеназванный процесс предполагает сочетание инструментов индивидуального, группового и общесоциального воздействия.

На уровне индивидуального воздействия, не имеет смысла пытаться спорить с носителем «образа врага» и пытаться доказать ему, что он заблуждается в своем понимании противоположной стороны. Известно, что большинство людей оперируют двумя точками зрения «своей» и «не правильной». Поэтому, если высказываемая контрсубъектом позиция не совпадает с воспринимаемой в качестве «единственно верной, истинной», то адресат заведомо отвергает предлагаемые аргументы. В результате, сложившиеся на уровне индивидуального (общественного) сознания идеи и образы могут еще сильнее укорениться, так как субъект, подвергающийся воздействию почувствует, что ему снова необходимо защищать или скрывать свои убеждения.

Первоначально, следует перейти от дихотомии противоположностей «свой – друг (человек, союзник, хороший)» - «чужой – враг (не человек, противник, плохой)» к дихотомии тождеств «чужой – чужой (враг - враг)». Осознание того, что «мы» для противоположной стороны являемся теми же, что и они для нас, позволяет говорить о том, что любые социальные коммуникации (в том числе войны и иные конфликты), это взаимоотношения между людьми, для которых в одинаковой степени свойственны как традиционные морально-этические качества (честность, гуманизм, справедливость и т.п.), так и девиации (лживость, жестокость, алчность и т.п.). При этом перечисленные качества в приблизительно равных пропорциях встречаются как у своих, так и у чужих.

Далее следует перейти от обобщенного образа «врага – нации (государства, народа)» к персонифицированному «врагу - человеку». Следует последовательно доводить до общественного сознания мысль о том, что государство, нация, народ, представляют собой умозрительные абстракции, в реальности не являющиеся едиными целостными образованиями. Следовательно, не имеет смысла говорить о врагах немцах, американцах, чеченцах, русских и др. В любом государстве и в любой нации сосуществуют гении, посредственности и глупцы; герои и подлецы. Делать вывод о том, что бывший (настоящий, будущий) противник характеризуется исключительно негативно, не имеет смысла, т.к. негативное отношение к противоположной стороне, может породить только ответный негатив. Если не существует нации (государства, народа) – врага, то не должно быть и коллективной ответственности за поступки совершенные конкретными представителями того или иного социума. В данном случае, целесообразно опираться на юридический принцип «нет вины, нет ответственности». При этом необходимо выработать единые критерии оценки действий совершенных враждующими сторонами во время военного конфликта, с тем, что бы избежать взаимных обвинений в совершении военных преступлений и иных злодеяний.

ЭПИЛОГ

Военный синдром – ожидание

В уголках хищных губ ты умело скрываешь презренье.
Тень улыбки скользнет и растает в стемневших глазах.
Ты умеешь гореть, но сейчас только тихое тленье
Остывает, воруя минуты на сонных часах.

Ангел твой так устал, от войны до войны сберегая,
Хлопья черного снега, стирая с горящего лба...
Ты уходишь один, сам себя безвозвратно теряя.
Ты идешь против ветра. Тобою играет судьба.

Город снова пустеет, смолкая. Все тише и тише.
Захлебнувшись прощаньем, тебя отпускает во тьму.
В ожиданьи тебя этот город почти что не дышит.
Ты бросаешь его. Он не спросит тебя -"Почему"?

В доме стынет тепло, он по-прежнему помнит твой запах,
И топленое небо вползает в балконную дверь.
Гул вокзальных тоннелей и шум отъезжающих трапов
Умножает отчаянный вопль бесцельных потерь.

Ты опять далеко. Города, голоса, телефоны...
Лица женщин. Измены оставленных. До пустоты...
И опять в никуда уезжают навек эшелоны,
Раздевая бездомную душу до наготы.

Зарекаю - Живи!
Умоляю тебя - Возвращайся!

(Есения Невская)